Влад Панарин жил с женой Ириной Юрьевной Панариной и матерью в двухкомнатной квартире неподалеку от метро. Евграф Акимович с Батоговым приехали к нему около шести вечера. Из-за дверей квартиры доносились громкие голоса. Там, очевидно, скандалили. Мужчина кричал: «Шляешься к этому уроду, пропадаешь днями, на дом наплевать!» Женщина ответила так же громко: «Ты же знаешь…» Что она хотела сказать, сыщики так и не узнали. Раздался звон разбитой посуды.
Евграф Акимович позвонил. Голоса стихли. Дверь открыла молодая женщина.
— Вам кого?
— Владислава Дмитриевича можно видеть?
— Можно. Заходите.
На кухне сидел молодой человек, около тридцати лет, в тельняшке. Перед ним стояла бутылка, на тарелке лежала закуска: ветчина, соленые огурцы.
Женщина молча собрала осколки тарелки.
— Владислав Дмитриевич?
— Я. А вы кто будете?
— Меня зовут Евграф Акимович. Фамилия моя Стрельцов. Я следователь. А это Вячеслав Андреевич Батогов, старший оперуполномоченный, мой помощник. — Стрельцов намеренно не сказал о своем «пенсионерстве».
— Ого! Чем же это я заинтересовал наши доблестные органы?
— Владислав Дмитриевич, мы к вам пришли неофициально. Хотелось бы поговорить о делах давно минувших. Возможно, вы вспомните из прошлого что-нибудь такое, что сможет нам помочь в решении сегодняшних проблем.
— Неофициально? Это что-то новенькое. Такое большое начальство к такому маленькому человеку неофициально не ходит. Может, я не хочу с вами разговаривать? Может, я вкалываю, как проклятый, и вечером хочу отдохнуть?
— Святое желание, — невозмутимо одобрил Евграф Акимович. — Только если не получится неофициально, придется повесткой вызывать…
— Да что вам нужно-то?
— Хотелось бы наедине побеседовать.
— Ирина, выйди и закрой дверь. Ну так в чем дело?
— Владислав Дмитриевич, помните историю с таксистом?
— Ну, помню, как не помнить. Только я уже искупил. Дали пять — отсидел полностью.
— Расскажите подробнее всю историю.
— Да зачем вам? Все уже в прошлом.
— А все-таки.
— Ну, молодой я был, идиот зеленый. Всего-то восемнадцать еще не исполнилось. Все хотелось, где полегче деньжат добыть. Выпили как-то с Валерой, он и говорит: «Давай, мол, постращаем таксиста, он нам выручку отдаст». Сели, я вынул пугач, пистолет стартовый, и к затылку шоферюге приставил. Тот стал руками махать. Валера его финкой в грудь ткнул. Слава Богу, выжил мужик, как я уже потом узнал. А тогда перепугался, из машины выскочил — и деру. Валера задержался, деньги стал искать. Его патруль и повязал. Он получил семерку, я пять.
— А Лушина не выпустили раньше срока?
— Это вам лучше знать.
— Он о себе никак не давал знать после вашего освобождения?
— Нет. Я на шофера выучился. Честно вкалываю.
— Скажите, а с Михаилом Михайловичем Семеновым вы знакомы?
— С этим барыгой? Был знаком. Пару дней тому назад кореша старого встретил. Говорит — замочили его.
— Почему «барыга»? Он что, краденое скупал?
— Так ребята болтали. Чем в самом деле занимался — не знаю.
— А вас он ни о чем не просил никогда?
— Бывало, кое-куда ходил по его просьбе, пакетики относил. Деньги, случалось, нам в долг давал.
— Так. А с Владимиром Демидовым вы знакомы?
— Был опять же знаком. Еще тогда со всеми дружками наши пути разошлись. Вовка сел раньше меня. Подставили его.
— Кто подставил?
— Я думаю, Михалыч. На зоне знакомец один болтал, будто по наводке Михалыча того педика замочили. А Вовку подставили. Правда, Валера говорил — нет, мол, Михалыч не из таких. Он свои дела тихо делает, без рекламы, на мокроту не пойдет. А я думаю, он пострашнее, чем хотел казаться. Мы с Валерой как-то у него сидели. Кто-то ему позвонил. Разговор был непонятный, только какой-то… — Панарин запнулся, — нехороший. Вроде, обещал Михалыч кого-то «утешить», так чтоб тот цветочки снизу, с корней нюхал. Весь разговор, само собой, не помню, а вот одну фразу запомнил: «Сходи к Голове, я ему скажу, что ты мне как сестра родная, он поможет». Я еще подумал: «Кто это у Михалыча в сестрах ходит?»
— А кто такой Голова, не знаете?
Панарин замялся. Потом плеснул в стакан водки, выпил, заел ветчиной и сказал:
— Нет, не знаю.
В дверь вдруг сунулась женщина.
— Извините, что мешаю. Влад, сходи в аптеку. Прямо сейчас. Мать лекарство просит.
— А ты что, не можешь?
— Я ухожу на курсы, ты же знаешь.
Панарин явно психанул, потемнел лицом, но, взглянув на гостей, махнул рукой.
— Жены нынче! Все им равноправие подавай. В общем, гости дорогие, как говорил Чингачгук, он же Большой Змей: «Я сказал».
— Больше ничего добавить не хотите? О Голове, к примеру.
— Не знаю я никакой головы. Все. Аудиенция окончена.
— Хорошо, Владислав Дмитриевич, мы пойдем, но если понадобится, снова к вам обратимся, уж не обессудьте.
— Обращайтесь, — буркнул Панарин. — Успехов и счастья!
Выйдя на улицу, Вячеслав спросил:
— Поедем за ней или его подождем?
— По обстоятельствам, — привычно ответил Евграф Акимович. — Пока постоим.
Они сели в машину.
Через некоторое время из парадной вышла Панарина, подошла к кромке тротуара, стала голосовать. Вскоре остановился частник. Женщина села в машину.
— Трогай, пожалуй, — сказал Евграф Акимович.
Минут через пятнадцать они выехали на набережную Фонтанки, доехали до Аничкова моста, пересекли Невский.
— Какие же здесь курсы, интересно? — сказал Слава. — Ну, я за ней?
— Давай, я подожду в машине.
Панарина вышла, перебежала мост, прошла немного по набережной и завернула под арку.
Минут через пять вернулся Вячеслав, доложил:
— Третий этаж, двадцать седьмая квартира.
— Узнаешь, кто прописан, кто живет, ну и все прочее. Подожди, когда выйдет. Дальше — по обстоятельствам. Я домой на метро. Позвони.
И они расстались.
Глава шестая
Я вошел под арку, поднялся на третий этаж по черной лестнице, предварительно проверив парадную дверь, выходившую на набережную. Она, естественно, была заколочена. Старые дома и старые лестницы всегда привлекали меня. Все казалось, что по ним вот-вот спустится кто-нибудь из персонажей романов Булгакова, хотя внешний вид этих домов скорее напоминал о «разрухе в головах», по выражению того же булгаковского профессора Преображенского.
На площадку третьего этажа выходили четыре двери. Из-за крайней справа, тридцать третьей квартиры — причуды петербургских жилконтор — доносились глухие звуки ударных. Здесь гоняли рок, значит, среди жильцов была молодежь.
Я позвонил и приготовился на вопрос: «Кто там?» ответить: «Ваш сосед из двадцать шестой квартиры», хотя, честно говоря, плохо представлял себе, где она находится, поскольку, кроме двадцать седьмой, на площадке расположены были двери еще двух квартир — двадцать восьмой и двадцать девятой. Предполагалось, что двадцать шестая должна быть этажом ниже.
Но у меня никто ничего не спросил. Дверь открылась. На пороге стоял парень лет семнадцати.
— Прошу прощения, не могу ли я с вами переговорить. — Я протянул ему удостоверение.
Он внимательно изучил его, сверил фотографию с моей физиономией и сказал:
— Вообще-то я спешу. Если только недолго, — и впустил меня в квартиру. В полумраке уходящего вдаль коридора белели двери. Коммуналка. Парень открыл первую слева, где грохотал рок.
— Проходите. Вы что хотите узнать? Обо мне что-нибудь или о соседях?
— О соседях, — улыбнулся я и попросил: — Сделайте чуть потише, пожалуйста. Это ненадолго.
Парень прикрутил колесико магнитофона.
— Итак, меня зовут Вячеслав Андреевич. Фамилия Батогов. С кем имею честь?
Парень ничуть не смутился таким церемонным обращением.
— Сергей меня зовут. А фамилия вам, наверное, не нужна?
— Пожалуй. Сергей, меня интересуют ваши соседи из двадцать седьмой квартиры. Вы не могли бы рассказать о них? Кто там живет, чем занимается?
— А вам зачем?
— Да, понимаете, сейчас зашла к ним девушка, на которую у меня есть виды. Причем самые серьезные. Но боюсь, она меня обманывает. Вот уже четвертый раз за неделю обещает прийти на свидание, но в последний момент говорит, что занята, и отказывается. Я понимаю, что следить нехорошо за женщиной, но не удержался, понаблюдал. И вот уже второй раз вечером, когда мы с ней могли бы встретиться и прекрасно провести время, она приезжает сюда и заходит в эту квартиру. Я думаю: «Наплевать, использую свое служебное положение, покажу удостоверение в соседней квартире и расспрошу, кто здесь живет».
Парень явно сомневался в моей искренности. Он помялся, повторил тоскливо:
— Да я спешу вообще-то. — Но, еще раз взглянув на меня и убедившись, что я не собираюсь уходить, махнул рукой. — Я не знаю почти никого в доме. Так, лица знакомые, здороваюсь, а кто есть кто — не интересуюсь. Двадцать седьмая квартира самая маленькая, двухкомнатая. Они на всех этажах — над двадцать седьмой и под двадцать седьмой — двухкомнатные. Знаю, что сейчас там живет карлик… Ну, вернее, не карлик, а человек небольшого роста. Раньше он с матерью жил, несколько лет тому назад мать умерла. Потом кто-то из соседей в нашей квартире говорил, что он уроки начал давать. Вроде он специалист по истории Англии. Ну и английский знает. Но все это я слышал мимоходом от соседей и родителей.